Невероятно грязная улица была покрыта толстым слоем угольной пыли, рваными тряпками, блевотиной и отхарканной мокротой; местное население сбилось вокруг шипящих костров, дуя на пар от супа и переговариваясь из окон. Эвелина шла с легкостью сомнамбулы, и ее появление не вызвало ни единой усмешки, ни единого проявления недовольства. Несколько раз она поднимала голову — видимо, чтобы осмотреть теснящиеся дома и хмурые мосты, — но в целом двигалась так плавно, что ее можно было принять за тень, с такой ловкостью обходила препятствия, что было ясно — этот путь она проделывала уже в тысячный раз. Она прошла до самого конца улицы, и никто к ней не пристал, не обратился и даже не посмотрел косо, но когда девушка наконец выбралась из ужасной ямы и повернула назад, к Кэндлмейкер-рау, Канэван облегченно вздохнул.
Однако это был не последний сюрприз. Эвелина не пошла домой, а прошаркала мимо своего подъезда под носом у ничего не подозревавшего полицейского и направилась к мосту Георга IV, напоминавшему алтарь. Здесь она остановилась и задумчиво посмотрела вниз — может быть, в ад, сквозь который прошла целой и невредимой.
Канэван следил за ней на расстоянии — печальная фигура под красноватыми фонарями стояла неподвижно, как будто ее пригвоздили. Сочетание явной ранимости, давешней неосторожности и облика вышедшего на прогулку ангела, не говоря уже о его собственном, глубоко растревоженном инстинкте защитить ее, захлестнуло Канэвана, и он не мог противиться желанию пересечь улицу и подойти к ней. Однако он притормозил в нескольких шагах от нее и уже собрался повернуть назад, но потом все же решил, что нужно хотя бы предложить ей свое общество — пусть она увидит, что у нее есть родственная душа.
Он подошел к парапету и заговорил шепотом, в котором были восхищение и мягкий упрек:
— По многим причинам вам нужно соблюдать осторожность.
Она не ответила, Канэван даже засомневался, слышала ли она его. Он уже решил повторить свое увещевание, как вдруг Эвелина огрызнулась:
— И почему же?
Как будто с самого начала знала, что он шел за ней.
Он растерянно сглотнул. Она вымазала себе лицо и взъерошила волосы, а голос стал грубым, он совсем не шел к ней и был еще ниже, чем когда она засыпала вопросами Макнайта перед их уходом.
— Во-первых, — начал он, слыша себя как бы издалека, — просто небезопасно гулять по ночам.
— Я всегда гуляю по ночам, — резко сказала она. В ее глазах отражался свет масляных фонарей Каугейт.
— Можно спросить зачем?
— Этого хочет он.
Канэван не мог заставить себя спросить, почему или кто.
— Есть и другие причины… — попытался он.
— Наплевать на опасность.
Он кашлянул.
— За вами следят.
— За мной всегда следят.
— Да. — Канэван был сбит с толку злобностью, звучавшей в ее голосе. Она была так не похожа на прежнее хрупкое существо, что он не понимал, как мог увлечься ею, и даже засомневался, тот ли самый это человек. — Я могу защитить вас, — сказал он прямо, помимо воли, не желая мириться с утратой своей веры.
Но она только хмыкнула, наконец обернулась и пронзила его взглядом.
— А вам не приходило в голову, что я хочу защитить вас? — спросила она, и он почувствовал, как эти слова просачиваются в его сердце будто холодная вода.
Он хотел предложить ей нежность, но забота была ей не нужна. Он пытался предупредить ее, но она не нуждалась в защите. Он очень хотел утешить ее, но она отталкивала сострадание. Это было совершенно другое существо, и все же он не мог заставить себя уйти. Он глубоко верил в нее, инстинктом более мощным, чем разум.
Канэван снова посмотрел на нее, но взгляд ее был погружен в саму преисподнюю.
— О, посмотрите, — прошептала она с непонятной улыбкой. — Это Светлячок…
Пытаясь понять, что она имеет в виду, ирландец лишь с запозданием осознал действительный смысл ее слов. Он испуганно проследил за ее взглядом и с ужасом увидел то, что могло быть только огромным существом, похожим на дракона. Оно заползало в темную узкую улочку, а за ним тащился змеиный хвост с ромбовидным кончиком.
Будучи человеком, советы которого Гроувс считал куда более надежными, чем любого высокооплачиваемого адвоката, почтенный волынщик Макнэб усердно изучал Писание и однажды посоветовал инспектору пронумеровать каждую фразу его мемуаров, как стихи Библии, это-де придаст им весу. Сначала Гроувс счел это крайностью, даже кощунством, но добрый волынщик возразил, что если текст будет на уровне, то это не дерзость, и теперь, далеко за полночь, инспектор, сгорбившись над тетрадью и всячески пытаясь поймать за хвост выпархивающие из головы слова, начинал думать, что совет, когда-то показавшийся ему кощунством, может стать необходимым условием для прохождения воспоминаний в печать.
Он уже давно знал, что лорд-мэр весьма и весьма интересуется этим делом — отменяет встречи, ежедневно справляется о ходе следствия, а однажды даже посетил главное управление, чтобы поинтересоваться, есть ли у полицейских все, что нужно. А ведь учитывая его занятость в городском совете, руководящие посты на санитарной станции и в Церковной реставрационной комиссии, его почетный статус адмирала залива Форт и страсть к торжественным открытиям памятников Роберту Бёрнсу, можно было бы почесть за чудо, если бы этот человек нашел время пошевелить бровями. Но беглое упоминание светлячками парадных фонарей навело Гроувса на мысль рискнуть подступиться к нему и заверить, что расследование продвигается наилучшим образом, быстрее и ожидать нельзя, и репутация города в надежных руках. Он опасался, однако, самонадеянности этого шага в сочетании с грозной репутацией лорд-мэра — говорили, что он излишне суетлив и крайне чувствителен к любому потенциальному препятствию для его рыцарства — а равно и длительного знакомства лорд-мэра с Восковым Человеком.