Фонарщик - Страница 21

— То есть?

— Полковник Маннок был похоронен в 1872 году.

— Да, жажда мести недюжинная.

— Без сомнения, адекватная преступлению.

— Но почему теперь, а не раньше? Прошло четырнадцать лет.

Макнайт загадочно улыбнулся.

— Посмотрите на огонь. — Он кивнул в сторону камина. — Столь призрачный и тем не менее такой мощный. Первоматерия, как назвал его Гераклит. Но как бы быстро эта мощная стихия ни сжигала плоть… все же, чтобы выковать сталь, нужно время.

Канэван недоумевал.

— Вы полагаете, убийца похож на наконец-то закипевший чайник?

Макнайт хмыкнул:

— Я думаю только, что он провел эти годы, пытаясь изменить свою суть, достигнуть состояния, когда сможет убивать, как лев, носиться по воздуху, как летучая мышь, и исчезать, как призрак.

Канэван хотел возразить — все это казалось еще большим безумием, чем метафизика, — но в этот самый момент на дом обрушился резкий порыв ветра. Ветер просвистел вниз по каминной трубе и потревожил пламя, превратив его в исчезающих на глазах духов и змей. Канэван обернулся к задребезжавшему окну, и на какое-то дурное мгновение ему привиделось лицо смотревшей на них женщины, но он тут же решил, что это просто искаженное отражение пламени.

— А послание? — спросил он, пытаясь отвлечься. — Библейский стих?

— Любопытно и крайне важно. По какой причине Маннок был заклеймен убийцей?

— Маннок служил в армии, — сказал Канэван. — Может быть, месть имеет политическую окраску?

— Нет, я безошибочно чувствую, я убежден, я как будто вижу это высеченным на камне — все они крепко повязаны каким-то чудовищным преступлением, совершенным до 1872 года.

— Убийство?

— Библейский стих, разумеется, намекает именно на это. И вполне возможно, убийца только-только разыскал их, что и объясняет задержку.

— Профессор церковного права, знаменитый полковник и смотритель маяка. — Канэван покачал головой. — Не вижу связи.

— Отыскивая связь, нужно думать о том, кем они были четырнадцать лет назад.

— И кем же?

— Смитон только что пришел в университет. До этого он был священником Корсторфинского прихода. Смотритель маяка за пять лет до того вышел в отставку. Я навел сегодня справки в северном отделе управления маяками на Куин-стрит.

— Весьма основательный подход, — сказал Канэван, испытывая смутную тревогу оттого, что его друг, все время подчеркивая исключительно интеллектуальный характер расследования, уже предпринял практические шаги.

— Что касается полковника Маннока, то в этом направлении я еще не продвинулся. Его воспоминания были изданы в 1864 году. Шестьсот страниц дотошной, я бы сказал, хроники.

— Они у вас есть? — без всякого удивления спросил Канэван.

— Разумеется, — кивнул Макнайт. — Весьма полезный труд. Вы позволите прочесть вам отрывок?

— Некоторым временем я располагаю, — сказал ирландец, так как скоро ему нужно было отправляться в Драмгейт.

Макнайт зажал трубку в зубах и потянулся за уже найденным в устрашающей библиотеке томом, лежавшим теперь возле кресла.

Несмотря на крайние финансовые затруднения, Макнайт никак не мог расстаться с книгами. Он освободил дом уже ото всего — почти от всех предметов обстановки, начиная от фортепиано и кончая зеркалом для бритья, — спал на монашеском тюфяке, мылся в корыте для стирки и готовил еду в камине подле скрещенных ног Канэвана. Но из восхитительной библиотеки, составляющей львиную долю его состояния, не находилось ни одной книги, которой он мог бы пожертвовать. Он начал собирать книги почти сразу же, как научился читать (иногда тратя деньги, предназначенные для церковной тарелочки), и еще студентом был выселен из съемной комнаты хозяином, посчитавшим, что вес принадлежавших ему томов представляет угрозу для дома. Он сохранил все свои книги, и теперь они плотно стояли на дешевых полках, стонавших и скрипевших, как обломки судна, в напоминавшем пещеру непостижимо вместительном подвале его дома, странно эластичные стены которого раздвигались и сдвигались в прямом соответствии с редкостью искомого тома. Это было какое-то нереальное, темное, затянутое паутиной помещение; Макнайт пробирался сюда, освещая путь грязным фонарем, заправленным паровозным маслом, а потерявший ориентацию гость постоянно бился головой о какие-нибудь торчащие книги или спотыкался о сиротливые кипы рукописей.

— «Христианин и солдат», том первый, — провозгласил Макнайт, подняв толстую книгу в зеленом сафьяновом переплете. — Страница двести сорок. — Он нацепил очки с довольно толстыми линзами, которые, как подозревал Канэван, давно уже ему не годились, и открыл книгу на заложенной странице. — «Это был островок Инчкейд, — начал читать профессор, — хмурый риф и скала вулканического происхождения за Белл-роком к северу от залива Форт. Мрачное место, где некогда томились в заключении ковенантеры и контрабандисты, а теперь хозяйничали гагарки и тюлени. Я не испытывал никакого желания туда ехать, полагая, что делать там нечего, но оказалось, что возле этих изрезанных берегов парусные суда нередко подвергались опасности, и мне настоятельно рекомендовали установить на восточном уступе скалы, выдающемся в море, маяк. На это я дал разрешение не раздумывая, а в 1846 году по завершении строительства мне уже хотелось посетить островок в сопровождении гордых инженеров. Я увидел огромный Фаросский маяк, столп из плотно подогнанных друг к другу гранитных плит, нависших над пенящимися водами. Я побеседовал с услужливыми смотрителями, осмотрел жилые и складские помещения, гигантские зеркальные рефлекторы и угловые призмы огромного фонаря и с высоты разглядел ужасную, усеянную наглыми чайками громаду скалы, которую моя семья приобрела то ли в результате какой-то сложной сделки, то ли в уплату старинного карточного долга».